Борис Подберезин
Смеркалось… «Всё могут короли, всё могут короли!» – самодовольно мурлыкал себе под нос Максим Эдуардович Король, постукивая в такт пальцами по рулю. Он привычно ощущал себя триумфатором. Лишь две недели назад в офисе появилась Катя – стройная блондиночка с бездонными голубыми глазами, и вот Максим уже катит на романтическое свидание в её «гнёздышко» – так призывно-кокетливо называла она свою девушку в обшарпанной хрущёвке. Две недели Король орлом кружил вокруг её стола, кося глаз на зеркало, отражавшее его дорогие костюмы, спокойно-уверенные жесты, ухоженное, лощёное лицо и тщательно закрашенную седину. И вот – получите и распишитесь! «В этой незатейливой личности одни плюсы – размышлял Максим Эдуардович о Кате – чувственная, глупа, а главное – замужем». Сладкие мысли прервал звонок. – Милый, всё пропало! – тарахтела Катя – Муж будет здесь с минуты на минуту! Милый… – Как?! – взревел Король сиреной тонущего «Титаника» – Он же должен был всю ночь подменять кого-то там… – Что-то изменилось, он только что позвонил… – Ладно, увидимся на работе. Пока! – зловеще оборвал её Максим Эдуардович. Он свернул к парковке супермаркета. Вышел из машины, закурил. Всё вокруг вдруг потеряло краски, выглядело серым и унылым. Король вытащил припасённый букет и с отвращением метнул его в урну. В ответ мусорник издал звонкий металлический звук. Эдуард Максимович удивился, но не придал этому значения – голова была занята другим. «Вот же дура! Всё у неё через жопу!» – подумал он и повторил вслух: «Дура!» – Сам дурак! – откликнулась скрипучим голосом хромавшая мимо косоглазая женщина средних лет. Король с ненавистью прицельно плюнул ей вслед. Плюхнулся в машину, поехал домой. Уныло поднялся на третий этаж. Обшарил все карманы – ключей не было. Только теперь Максим Эдуардович разгадал секрет музыкальной урны: вместе с букетом он случайно вышвырнул связку ключей. «Просто инженер Щукин какой-то» – усмехнулся про себя и зло ткнул в кнопку звонка. Смеркалось… Звонок задребезжал в самый неподходящий момент. Федя Птичкин вздрогнул, подпрыгнул на кровати и зашипел в оказавшееся рядом ухо Леночки: – Это ещё кто? Муж?! – Не может быть! Я же говорила: он в Москве, важные переговоры – неуверенно пролепетала Леночка, впала в дрожь и зачем-то поправила серьги. Звонок понадрывался и сменился стуком, переходящим в рёв Максима Эдуардовича: – Лена в чём дело?! Открой, наконец! – Включи душ, быстро все прибери и беги под воду. Скажешь, что в ванной не слышала звонка – Фёдор метнулся к балкону, натягивая на ходу штаны и сгребая в охапку остальную одежду. Ловко перебрался на соседний балкон. Почти без издержек: царапина на руке и зацепленный горшок с геранью. Горшок со свистом рухнул вниз и угодил в стаю кошек, собранных на кормление сердобольной бабой Настей. Кошки заверещали, баба Настя взвыла тоном ниже. Смеркалось… Свидетелем кошачьей трагедии оказался интеллигентный дворник Ипполит, гордившийся своим дворянским происхождением, знанием французского и допотопным пенсне. На все случаи жизни у него были цитаты из Саши Чёрного. На этот раз он изрёк: А кошка, мрачному предавшись пессимизму, Трагичным голосом взволнованно орёт… Смеркалось… Федя перекрестился, глубоко вздохнул и спрыгнул с балкона. Пролетая мимо окна второго этажа, Птичкин приметил в проёме пышные усы. Усы встопорщились, разверзлись и изрыгнули вопль: – Вах! Мэрзавка! Притворялась вэрной жэной! А кто эта пратался за окном?! Лубовник?! Зарэжу! Жена ревнивого обладателя усов, совсем не заслужившая судьбы Дездемоны, залепетала что-то в оправдание. Но муж уже рванулся на кухню за ножом, который почему-то гордо называл кинжалом. Смеркалось…Поравнявшись с окном первого этажа, Птичкин встретился взглядом с алкашом Васей. Тот высунулся наружу и подначивал: – Правильно, Резо! Все бабы такие! Режь, не стесняйся! Довольный ходом событий, Вася икнул и возбуждённо потёр впалую грудь, украшенную татуировкой «Не забуду мать родную». Смеркалось…Федя группировался и старательно прицеливался в центр взрыхлённой цветочной клумбы. В следующее мгновение Птичкин окунулся в жёсткие объятия родной землицы, зацепив ненароком кошек, увернувшихся от горшка с геранью. В один аккорд слились кошачий визг, новый вопль бабы Насти, протяжный стон Птичкина и хруст сломанной берцовой кости. Дворник Ипполит склонился над Фёдором и участливо поинтересовался: Об мостовую брякнуть шалой головой? Ведь тянет, правда? В монолог вмешалась плетущаяся с работы учительница Наседкина, закоренелая старая дева и ярая мужененавистница. Саши Чёрного в школьной программе не было, ей был роднее Буревестник Революции. Строгим педагогическим голосом Наседкина презрительно проскрипела: Рождённый ползать – летать не может! Дворник учительницу не любил. За вредность. Выждав, пока Наседкина удалится на безопасное расстояние, он разразился риторическим вопросом: Зачем она замуж не вышла? Зачем (под лопатки ей дышло!) Ко мне направляясь, сначала Она под трамвай не попала? Смеркалось…Привлечённый шумом во дворе, Максим Эдуардович выглянул в окно, уставился на распластанного Птичкина. – Это ещё что такое? – Хе-хе, это любовник Нинки из 36-й квартиры – радостно отозвался с первого этажа алкаш Вася – Сиганул с балкона, понимаешь, а Резо Нинку щас резать будет! Проникнувшись к Птичкину мужской солидарностью, Максим Эдуардович набрал номер «скорой». Смеркалось…Врач линейной бригады Таня Птичкина призывно косилась на реаниматора Щеголькова. Глаз на него Таня положила из чувства мести – муж Фёдор совсем охладел к ней и, по всем признакам, завёл любовницу. Таниных флюид реаниматолог не улавливал, сосредоточенно сопел над очередным кроссвордом. – Щегольков, налить тебе кофе? – ласково промурлыкала Птичкина, игриво изогнув стан. Тот вяло повернулся к Тане. – Спасибо. Я уже три чашки выпил. Он бесстрастно глядел на Таню своими прозрачными, рыбьими глазам, сосредоточенно отгадывая областной центр в Сибири на пять букв. Она же, лакировщица действительности и фантазёрка, придумав в его взгляде теплоту и заинтересованность, нырнула в омут романтических мечтаний. Птичкина представляла прикосновение его нежных рук, сгорала от жара воображаемых любовных объятий, томилась переполнявшей её негой. Из сладостных грёз Татьяну вырвал дребезжащий голос диспетчера в динамике: – Шестая на выезд. Повторяю, шестая на выезд. Тяжело вздохнув, она двинулась к дверям. – Вымирающее млекопитающее, восемь букв… – промычал за спиной реаниматолог. – Щегольков, вымирающее млекопитающее – это я – буркнула Татьяна не оборачиваясь. В коридоре её уже поджидал фельдшер Коля. – Мужчина, падение с высоты – обречённо прогундосил он – опять надрываться с носилками... Смеркалось…Под вой сирены «скорая» влетела во двор. Татьяна вышла из машины и обомлела: в окружении зевак на земле распластался её законный супруг Птичкин. – Федя, ты как здесь… Птичкин покрылся липким потом. «Всё. Пропал. Не отмазаться» – отчётливо произнёс внутренний голос. Интеллигентный дворник, с интересом наблюдавший за неожиданной встречей супругов, вдруг вспомнил историю из далёкой своей молодости. Память угодливо воскресила нафталиновое удушье внутри шифоньера, в котором он затаился, бешеное сердцебиение и голос мужа его возлюбленной за дверкой... Глаза Ипполита стали бархатными, душу переполнило сочувствие. Птичьей походкой он подскочил к Татьяне. – Простите, мадам, пострадавший ваш супруг? Татьяна кивнула, окинув дворника ошалелым взглядом. Ипполит склонился над ней и горячо зашептал: – Супруг ваш – муж в самом высоком смысле! Великая душа! Добрейшее сердце! Птичкин вмиг прекратил потеть и весь превратился в слух. – Невиданное благородство! – пафосно продолжал дворник, поправляя пенсне. – Героизм и талант самопожертвования! – О чём вы? – Татьяна начала раздражаться. – Не о чём, а о ком. О вашем прекраснодушном супруге. Сей доблестный муж бросился спасать котёночка, застрявшего на дереве. – Котёночка?! – Котёночка! Вот из этого обездоленного семейства – Ипполит широким жестом указал на кошачье царство бабы Насти. – Котёночка... – умилённо повторила Птичкина. Федя мысленно дал пинка внутреннему голосу – «Пропал, не отмазаться – вечно ты кликушествуешь, паникёр паршивый!» – Да мадам, котёночка! Беззащитного малыша он спас, а сам, видите ли, сорвался – трагическим голосом продолжал Ипполит, театрально заламывая руки. Он вошёл в такой раж, что впервые в жизни перепутал Сашу Чёрного с Михаилом Булгаковым: – Нет, не могу больше! Пойду приму триста капель эфирной валерьянки! – и, шмыгая носом, застонал. – Пойду лягу в постель, забудусь сном. Смеркалось... На разбитой дороге «скорая» тряслась, словно исполняла пляску святого Витта. – Феденька, ничего страшного, перелом закрытый, похоже, без смещения. Сейчас приедем в травматологию, сделаем рентген, гипс наложат... Ничего страшного Феденька – утешала супруга Птичкина. Душа её корчилась в смятении: «Котёночек... Котёночек... Какая же я дура! – в ушах звучал голос Никулина в обличии Семёна Семёновича Горбункова: «Как ты могла подумать?! Ты, мать моих детей!» – Да! Как же я могла?! Какая же я дура! Наконец, добрались до больницы. Птичкина утащили на рентген. Водитель Гриша коротал время на свой обычный манер: задумчиво ковырял в носу и размышлял о мироздании и метафизике. К прозе жизни его вернул голос Татьяны: – Сейчас загипсуют и отвезём Федю домой. Птичкина выглядела необычно кроткой и просветлённой. В голове у неё всё крутилось: «Великая душа!... Добрейшее сердце!... Котёночек...». Татьяна нежно и заботливо сложила снятые с мужа брюки. Брюки пискнули голосом мобильника. Погружённая в свои мысли, Птичкина машинально вытащила из кармана телефон. На экране высветилось сообщение: «Муж ничего не заподозрил! Нежно целую, тебя, милый! Твой котёночек»
